Ночные улицы, пусть и пустые сейчас, все же оставались вотчиной киндрет, и каждую ночь они выходили на пустые перекрестки, следуя своими путями. На этих путях слишком часто стали встречаться ненужные препятствия. В городах юга это все чаще были несчастные больные, чья боль или страх гнали их прочь из родного дома. Многие киндрет, не желая питаться такой кровью уходили все дальше на север, куда проклятье еще не успело добраться. Спустя пять минут с того момента, как Акинша покинула тесную улочку, там появились новые действующие лица.
Фигуры в красно-черных балахонах склонились над распростертым телом киндрет. Им бы не было никакого дела до того, жива ли адептка клана Смерти – если бы все не произошло на территории которую клан считал своей. Кое-кто из фигур оторвался от неприятного зрелища, отвлекаясь на еще одного ночного странника, вышедшего из теней, скрывавших переулок.
- Третий за ночь как-никак? – говоривший с некоторым любопытством уставился на труп, намеренно игнорируя то, как скривился старший собрат.
- Где ты и твои головорезы были сейчас, Якоб? – руководящей троицей пришедших первыми асиман, Томас, подозрительно уставился на молодого соклановца. Мерзкий характер птенца Магистра давно стал притчей во языцех – с него бы и в самом деле сталось бы устроить развлечение подобно сегодняшнему, особенно если его науськал бы известный ненавистник Клана Смерти - Эрнесто.
Более всего Томаса радражало что щенок крепко вцепился в свое привелегированное положение и на пару со вторым птенцом Амира, они уже вошли в десятку высших магов. Это было оскорбительно – и Томас не примянул выразить свою нелюбовь к выкормышу Амира любыми доступными способами - и словами и презрительно-высокомерным взглядом. Ехидный взгляд, брошенный в его сторону самим Якобом, ничуть не способствовал налаживанию понимания между вампирами.
- Это, вы, сударь, намекаете, что я буду убивать некромантских щенков… - Якоб отвернулся от собеседника и присел рядом с трупом, осторожно подобрав полы одеяния. Томас заметил что ученик Амира был одет не в форменную мантию, а в длинный черный плащ из вощеной материи. Такие носили доктора в охваченном чумой Марселе. Разве что не хватало птичьей маски. – Убивать их призванным из мира духов оружием?
Якоб не был дураком – он прекрасно понимал что Томас никогда не простит ему ни открытий на благо клана, ни прилежной работы – не простит, потому что это щедро вознаграждалось в обход его собственных нужд. Неудачник был бы достоин сожаления, если бы не старался так уколоть Якоба. Молодой Асиман еще не приобрел достаточной меры снисходительности, что бы попросту пропустить завуалированные обвинения мимо ушей.
Сулат скривился и резко повернулся к Томасу – Я могу показать, что предпочитаю действовать иначе. Весьма доходчиво объяснить, как именно... – воздух, по- ночному свежий и влажный, сейчас накалился, точно в парной – оба мага не считали нужным скрывать свою силу, и едва удерживались оттого чтобы от угроз перейти к потасовке.
Похожий сейчас на птицу, Якоб распрямился и буквально навис над оппонентом – На твоем месте, мой милый собрат, я бы избавился от тел прежде чем некроманты почуют неладное.
- Но ты же сам говоришь, что это не… - Томас разъярился от этой неприкрытой угрозы, однако, похоже, Сулата он ничуть не напугал, тот едва ли изменился в лице, хотя тяжелый взгляд выдавал весьма неприятные для собеседника пожелания – и гореть заживо среди них было самым невинным. – Некроманты разбираться не станут, разве нет? – в глазах собрата горели опасные огни, он улыбался – и Томас отступил. Сейчас он совсем не горел желанием проверить, заслуженно ли Якоб был причислен к восьмой ступени Дуата.
Подручные Томаса подхватили тело, намереваясь унести и уничтожить. Старшие же маги молчали, с безразличием изучая место сражения.
- Это Лудэр, - злобно отметил, наконец, Томас. – Кадаверциан совсем недавно забили одного из призывателей. Видимо кто-то из его собратьев сорвался. Теперь снова сцепятся, как пить дать. Времени, когда на улицах и без них не будет достаточно трупов они ждать не станут.
Якоб прикрыл глаза, позволяя обостренным чувствам прикоснуться к остаткам магии сородичей. Мрачная зелень порванного некромантического щита, яростная лудэровская бирюза, звенящая как осколки хрусталя ярость… Он узнавал эту силу.
- Призывателя звали Артур? – отрешенно уточнил молодой колдун.
- Быть может… Что, знаешь кто это может быть? – живо заинтересовался Томас. –Разберусь. – отрезал Сулат, поднимаясь и направляясь в сторону одной из улочек. –Кстати, Томас! – внезапно окликнул он уже отвернувшегося было собрата подозрительно заботливым голосом. Почему бы и не поделиться с господином Я-Самый-Важный-В-Этом-Захолустье маленькими секретами общего ремесла? – Мы узнали что болезнь разносят крысиные блохи.. Так что ты полынным отваром мойся почаще, говорят помогает… - с мерзким хохотом Якоб скрылся среди каменных стен, не дожидаясь пока собрат отправит во след доброхоту огненный шар.

До того, пойдет ли Томас исполнять врачебное предписание, Якобу уже не было ровным счетом никакого дела. Его беспокоило иное – куда теперь может направиться обезумевший заклинатель? По-хорошему, тихо подсказывал здравый смысл, это дело следовало бы оставить. Пусть мстит. Пусть убивает и умирает – заклинателей много, один из них не делает погоды в противостоянии клану Смерти. Но то самое безумное упрямство, что порой охватывало огнепоклонника, не без веселья отмечало, что одну непоправимую оплошность он уже успел допустить – после того как команда Томаса уберет трупы молодняка, вопросы к огнепоклонникам у некромантов все равно возникнут. Если будет кому их задавать, конечно. «В общем, раз уж влез в чистилище, то шагай вперед – до адских врат.»
К тому же, Якоб просто не мог допустить мысли, что кто-то еще имеет право… Нет, не так. Огнепоклонник с яростью смерил взглядом окружавшие дома. Если кто-то и имеет право оторвать голову этой сирийской кошке, то только он. Он сам, а не притесавшийся случайно Кадаверциан, оскорбленный безвременной смертью своих чайлдов. Именно поэтому, убеждал себя колдун, поэтому и никак иначе, он охвачен таким гневом.
След Лудэр едва не оборвался чуть только Якоб покинул площадь, обрывчатый и путанный, он таял с каждой секундой. Колдун никогда не считал себя ищейкой, но сейчас столь нужных навыков охотника ему отчаянно не доставало.
Правда Сулат совершенно не имел представления, где теперь искать обезумевшую от потери мастера Акиншу – и не имел представления чем может вообще оправдать перед Амиром и высшими магами то, что он помогает скрыть преступления Лудэра на территориях Огненного Клана. Впрочем, об этом он успеет подумать после.
«Когда опоздаю.» - Якоб, уже запыхавшийся, уставший и потерявшийся, остановился у входа на окраинный погост, привалился спиной к каменным воротам. В очередной раз он пытался уловить отголоски силы – до сих пор – бесполезно. Пока по напряженным чувствам не резануло оторопью от присутствия чужой магии. Криво усмехаясь, пироман признал себе: все же опоздал, замечая распростертое на земле тело, – и это была одна из последних его спокойных мыслей.
В тяжелом огненном мареве вместе с гневом поднималось полуразмытое воспоминание – женская фигура, распростершаяся на ложе, иссохшие руки, обнажившиеся в оскале зубы, - и отвращение вперемешку с жалостью и страхом. Якоб зная, что все забудет при Посвящении, записал сухо и коротко об этом воспоминании, и знал, что это тело - его мать, но лица женщины он не помнил. Только ряд белых зубов, улыбку черепа и пергаментную кожу. Это и есть Смерть – в запахе болезни, пыли и увядших цветов. Багровая пелена схлынула, возвращая колдуна к реальности – вместо оскала женщины родившей его, он вновь увидел презрительную усмешку мага Кадаверциан. Тот что-то говорил, но Якоб не вслушивался в его слова, уже заранее зная к чему идет весь спич, – и не останавливался – красная вспышка опередила зеленую. Он едва успел увернуться от разъяренно гудящего зеленоватого сгустка света, разбившего надгробие за спиной.
Некроманта отшвырнуло огненной волной, но асиман не поверил в такую легкую смерть противника – и был прав. Правда, судя по обожженному и перекошенному лицу врага, по его скованным болью движениям, можно было понять что противник ранен, и ранен серьезней чем мог бы надеяться Якоб.
«Добей, прежде чем он тебя убьет. Не мешкай!»- думал ученик магистра, глядя на изуродованное ожогом лицо некроманта. Внутренний голос порой нес чушь подобно заправскому бесу, но сейчас был прав как никогда. Даже у серьезно раненного некроманта хватало сил для того что бы отправить Якоба на свидание с почившими родственниками, что в планы Сулата никак не входило. Победу или поражение сейчас определял всего один шаг, один удар…
И некромант ошибся, ударил первым: в сторону Знающего взметнулись мерцающие зеленым лезвия на цепях. Якоб не стал отбивать их, не стал даже метаться в сторону, уворачиваясь, – он просто не остановился, метнувшись наперерез кадаверциану, не замечая острой боли, когда некромантское оружие пробило правый бок, разбив ребра.
Все чувства отступали перед ощущением безумного жара, поднимавшегося следом за плетением заклинания – на ходу, в бою, это получилось даже лучше чем в тишине каменного подземелья Огненного Храма, - жгучая мечущая искры сила устремилась к своей цели.
Кадаверциан удивленно моргнул и с тем же выражением бесконечного изумления на лице упал замертво на землю. В воздухе плыл запах горелой плоти. Азарт боя отступал, обнажая ощущения, как камни рифа обнажает прибой – и асиман с глухим стоном зажал рукой кровоточащую рану. «Вот и поговорили… » - судя по занимавшемуся едва-едва птичьему стрекоту, о судьбе этого кадаверцианского тела беспокоиться уж не придется. Надо было поторопиться – и добраться до убежища прежде чем займется рассвет. Единственное что еще могло задержать Якоба здесь – Акинша, за следом которой он следовал все время до этого. Асиман бросил угрюмый взгляд на нее: точеные черты лица, которые не обезобразила даже смерть, мертвенная бледность гладкой кожи, угольно черные полумесяцы ресниц, черное и лунно-белое. Обворожительное создание, подлая змея, разящая честностью и лукавством в равной мере.
Она имела право только на одну смерть – от его собственной руки, и раздосадованный этим предательством Асиман был готов оставить ее здесь – пусть это тело так же заберет солнце, вместе со всеми желаниями, которым в его голове не должно быть места.
Якоб был готов отвернуться – но веки женщины дрогнули, а с губ сорвался призрак вздоха. – Неужто жива? Вполне. – машинально констатировал он весьма спорный факт.
Не без труда подхватив бесчувственное тело, пиромант медленно покинул кладбище, скрываясь в утреннем тумане.

Магия клана Смерти – штука мерзкая. Регенерировать повреждения от некромантического оружия – долго, трудно и болезненно; и вот Знающему предстояло это делать. Принеся Акиншу в дневное убежище, Асиман был вынужден сперва заняться собой – одеяние пропиталось кровью почти до самого подола, а взглянуть на себя в полированное медное зеркало без содрогания Якоб вообще не смог. Обычный для Асиман загар сменила мертвенная бледность, под глазами пролегли темные круги – и без того не самый здоровый вид вампира сравнялся, а может даже и превзошел красочное определение «краше в гроб кладут». И хотя спустя каких-то пятнадцать минут рану удалось стянуть, кровь смыть, а одежду сменить – вампир все равно не отличался цветущим видом. Да и времени заниматься собой не осталось – еще несколько часов после рассвета Якоб изображал из себя, благо вполне успешно, костоправа и лекаря, вправляя, соединяя, перевязывая. Собственную рану он прижег, рассудив что с ожогами телу справляться привычнее, чем с мертвенным воздействием чужой магии. А потом усталость все же взяла свое – уронив голову на стол, Якоб уснул.
Как, в общем-то, и должно вампиру после рассвета.
Хотел бы он поспать подольше или нет, но многовековая привычка к ранним, еще до захода солнца, пробуждениям, сыграла свою роль. Асиман отклеился от пергамента, лежавшего на столешнице, и смыв чернила, что оказалось не так то просто, и прошел по коридору убежища вверх. Отсчитав нужное количество шагов, маг простучал кирпичи, ощущая, как поддаются недавно смазанные петли. Земляной коридор заканчивался мнимым тупиком, за стеной которого находился винный погреб находившегося неподалеку монастыря. Не то что бы Якобу была хоть сколько-нибудь интересна выпивка смертных, или кровь смиренных пастырей его особенно привлекала – этот ход вообще не предполагал использования кроме как в случае острой необходимости. Вот эта острая необходимость и наступила - владельцу убежища срочно потребовалась утолить жажду до заката Светила.
Подвал аббатства был темен, с сырым воздухом, запахом кислого вина и солонины.
Здесь Якоб ждал, скрытый темнотой, пока один из послушников, по-видимому присланный за брагой для старшей братии, спустился вниз. Асиман втянул в себя воздух, хищно раздув ноздри – от жертвы не пахло болезнью, чей запах стал столь привычен в трущобах Марселя, мужчина был здоров, хотя и слегка навеселе. Лучшего маг мог бы и не ждать – он торопился вернуться, и шагнул вперед, ловя своим взглядом сознание смертного.
К счастью от того чтобы разорвать клыками горло жертвы он все же удержался. Зато полупьяную жертву с ее поганым винищем прочь из подвала отправил пинком – от привкуса браги в крови голова гудела, а настроение колебалось от сытого довольства до едкого похмельного ехидства.
Вернувшись к подземным комнатам, он с радостью обнаружил, что заклинательница не успела никуда сбежать, и даже все еще спала. Теперь, когда он больше не был озабочен тем чтобы собрать покореженное заклинанием тело воедино, Акинша представала совсем не как набор переломов.
Нет, теперь, когда мысли были свободны от «собрать», «вправить», «перевязать», он мог вновь заметить, как она хороша. Золотистая, все еще хранящая поцелуи солнца кожа, под алой как кровь тканью, вороново крыло волос – скрывающих ровно столько, чтобы эту ткань хотелось сорвать, а смоляные пряди убрать в сторону, пропуская меж пальцев… Колдун с нездоровым интересом вглядывался в сонно-безмятежное лицо, склоняясь все ниже, пока, опомнившись, не отшатнулся, негодуя на то, что отвлекся на подобную глупость. Красота Акинши была сравнима с красотой пламени - превосходное определение. Она влечет, но подойдешь ближе, и сожжет дотла. «Как Солнце.» Якоб резко развернулся, так что подол мантии хлестнул по ногам, устало потер лоб.
Асиман покинул спальню, рассудив, что работа приведет мысли в порядок. К тому же, рядом не было никого, кто мог бы сообщить ему, что такое поспешное отступление называют «бегством».
Спустя час комната уже хранила в себе сернистый запах от возгоревшейся смеси, в керамической миске что-то булькало, а Якоб аккуратно переписывал начисто копию рецептуры в книгу, под тихое потрескивание раскаленных углей в жаровне. Увлеченный работой, о своей гостье он подзабыл, и был удивлен когда сосредоточение было нарушено.
Из соседней комнаты послышался шорох, скрип дерева, легкие шаги.
Якоб ждал, не отводя взгляда от жаровни, пока Акира заговорит первой.
Свой поступок она не пожелала объяснить, и столь привычное девушке ехидство на сей раз вышло слишком натянутым.
Якоб развернулся к ней с тяжелым вздохом, меряя задумчивым взглядом – и тут же отводя его в сторону.
- Прах к праху, как говорят. Думаю, что за один день солнце оставило от него горстку печальной пыли, которую уже развеял ветер. - маг демонстративно отвлекся на заполонившие стол склянки, безотчетным движением ослабляя ворот рубашки, - Я не беру на себя роль исповедника.

Взгляд скользил по выставленным в ряд фиалам, ретортам и колбам, каждый раз останавливаясь на отражении в стекле и глазури. Можно было не смотреть на лицо Акинши, изучая ее в череде двойников. Ее глаза горели, я любой, кто знает сородичей достаточно долго, понял бы что за страсть заставляет Лудэр сократить расстояние между ней и Асиманом.
- Мы нашли тела. «Я искал тебя» - Якоб не смотрел на женщину, прикрыв глаза, едва он встала между ним и чередой своих отражений. – Можешь считать, что тебе повезло. «Я спас тебе жизнь. Мог бы этого не делать.»
Она восприняла все – как должное. Думала что он пойдет за ней, или же… Или же ей попросту все равно – погибла бы она на ночном погосте или нет. Само осознание этого пробуждало в колдуне бешенство. И он прекрасно знал на чем – на ком его вымещать. Внешне оставаясь все таким же спокойным, Якоб до поры до времени укрыл свой гнев – но с каждой секундой время, что он сдерживал себя, утекало прочь.
Пальцы женщины были прохладны, прикосновение – приятно, и асиман казался почти умиротворенным, принимая эту непрошенную ласку.
Но едва тонкая ладонь соскользнула с щеки на шею, Якоб неуловимо быстрым движением перехватил тонкое запястье, угрожающе, и лишь пока не болезненно, сжимая его. Серые глаза распахнулись и сейчас в них мерцали гневные золотые искры.
- С каких это пор я стал похож на смертную жертву? – Подставлять свою шею под клыки другого сородича – призыв к одолжению на грани оскорбления. Якоб поднялся из кресла, нависнув над Акирой, и блеск в его глазах был безумно-болезненным. На губах появилась жесткая усмешка, – Если не можешь с собой справиться, мне стоит просто приковать тебя.
Якоб логичным выход «накормить ее собой» отнюдь не считал.
Чтобы подставить шею под клыки Акинши надо бы обладать альтруизмом – но Основатель, раздавая пороки, обделил этим недостатком клан Асиман. Якоб провел пальцами свободной руки по вороту – вновь, на сей раз наблюдая за заклинательницей, те же пальцы ласково погладили щеку Акинши, отводя в сторону смоляные пряди.

О да, Якоб прекрасно помнил ту ночь когда сирийка впервые вошла в его убежище. Слишком уверенная в своей красоте, слишком надменная красавица явно ожидала что алхимик покорно поведется на серые как зимнее небо глаза, и губы яркостью и нежностью похожие на цветы. Не получилось. Асиман, недовольный тем что его оторвали от книги, не пожелал сбивать справедливую цену за честный труд. Он понял, что чаша с кровью была отравлена, лишь когда дурман швырнул его на колени перед смеющейся Лудэр. Такого унижения Якоб не мог простить. Забыть бы тоже не смог, если бы в его памяти остался хоть один миг того вечера, после того как была осушена чаша.
Особенно остро он ненавидел ее, когда видел рядом с ее Мастером. Артур. Гордость заклинателей и его прекрасная ученица. Любители загребать жар чужими руками – они приходили в лаборатории Асиман, просили редкие составы для своих нужд, и, глядя на женщину рядом с заклинателем, Якоб всегда называл цену вдвое выше. Видеть Акиншу рядом с Артуром было… неприятно. Почти больно, и непрошенное вожделение смешивалось с оскорбленной гордостью.
Сейчас, правда, было просто больно – голова мотнулась в сторону от удара. Якоб тяжело дышал, лишь ради того чтобы сохранить самообладание. Чувство, которое сейчас охватило его, было больше всего родственно простой обиде. Он заскрипел зубами, поражаясь нежеланию собственного воображения представлять сгорающую заживо Лудэр. Нет, перед внутренним взором она представала совсем иной. Алое, золотое, черное. Кровь, песок и ночь. Прекрасная. «Неблагодарная, самовлюбленная дрянь.» - напомнил он себе.
Асиман посмотрел на приблизившееся лицо Акиры, пытаясь удержать в глубине себя ярость. И вследствие этих стараний, или чего-то еще, лицо его приобрело задумчивое, почти нежное выражение – он склонился над Акирой, почти касаясь ее губ своими.
- Мои мечты… - легкое прикосновение к чужим губам, это алое-золотое-черное, так близко… Но Якоб никогда не унизился бы для того чтобы просить ее, или брать силой. Лишь спокойный голос стал похож теперь на шипение раскаленных углей, – Это не твое чертово дело. Ты в самом деле без них обойдешься.
Резкое движение – пироман оттолкнул женщину, до боли вжимая ее в каменную кладку стены, безразличный как прежде, хотя резкое движение отозвалось болью в размолоченном прошлой ночью боку. – Думаешь, ты пережила бы прошлую ночь, если бы я не вмешался?

Сдерживать себя не в правилах Огненного клана. Нет такого чуда, как осторожное пламя, как милосердный жар, поэтому Асиман никогда не жалели, ничего не желая делать вполовину.
Но сейчас одному не в меру пламенному представителю Асиман пришлось пригасить свою ярость, пока она не обернулась весьма тяжелыми последствиями для раненной Лудэр. Выдох, подобный всхлипу, судорожно сжатые пальцы и затравленный взгляд. Не такое хотел он видеть от Акиры. Она должна была бы разозлиться на него. Пусть даже снова ударить – но не так безразлично, как прежде, вырваться из рук, самоуверенная, не признающая своих ошибок. Он ненавидел эти качества, он восхищался ее жизнелюбием. И было что-то еще, что злило его, выводило из себя при одном взгляде на эту отрешенную покорность. Как будто Артур утягивал свою ученицу в бездну. Следом за собой. Но пироман не собирался отдавать этому смазливому ублюдку эту женщину. Нет, нет, ее он не получит. Пусть даже ради этого придется перешагнуть через себя, пусть придется сказать что-то о чем он будет жалеть – просто позволить Акире уйти он не мог.
- Больно, так? – зло прошипел Якоб. – Будь ты мертва, так больно бы не было. Он бы тебя убил – и больше ты бы ничего не чувствовала. Хотела этого? – Акиру перестали безжалостно вжимать в стену, и даже наоборот, Якоб потянул ее к себе, зарываясь лицом в вороные пряди. – Стоило дать тебе умереть там, верно? Тогда никакой боли, никакого долга, никаких сожалений. Могла бы быть со своим возлюбленным мастером… Так?– жарко и зло шептал он Лудэр, прижимая к себе тонкое тело. Воздух разогревался – то ли из-за пылающей жаровни у стены, то ли вслед за гневом колдуна. Гневом и желанием. Якоб закрыл глаза, наслаждаясь запахом теплого воздуха, крови и пряностей, исходящим от Акинши. - Он тебя не получит.
Глубоко внутри Якоб пытался остановить, образумить себя, прежде чем сказано будет слишком много для того чтобы просто и спокойно уйти. Эта его часть всегда в ужасе и возмущении заставляла его подчинять любые лишние эмоции и чувства, ей он привык доверять, оберегая себя, а сейчас - отбрасывал, с трудом и страхом, как давно не поступал прежде. Поэтому он и сам себе не ответил прямо на простой вопрос – зачем пришел, зачем спас, зачем стоит сейчас, прижимая ее к себе, точно пытаясь защитить.

Благодарность это всегда приятно – и жгучее пламя ради такого мига умерило свой пыл, свернувшись мирным теплом костра и камина, лишь напоминающего об огне небесном и лесном пожаре. И как к теплу камина льнула к нему Акинша, не замечая, что маг старается скрыть, что ему приятны эти объятия. И насколько приятны.
Якоб, в этот вечер бывший слишком великодушным, не стал отстраняться от Акиры. Просто постарался подумать о чем- то таком.. отвлеченном. О получении серной кислоты, например. Трудный, тяжелый процесс, всегда проблемы с емкостями, газ ядовит… Ох. Якоб фыркнул, сам не зная что его развеселило сейчас – попытка отвлечься от ощущений, которые вызывала в нем Акира, ее запоздалая благодарность, или общая абсурдность ситуации. Пальцы ласково поглаживали волосы женщины, поскольку их владельцу совсем не хотелось, чтобы заклинательница некстати подняла голову, пока на лице Асимана все еще есть это странное выражение растерянности и нежности, столь непривычное, что о нем едва ли подозревает хоть кто-то из живущих.
- О да. Именно то, что посчитал нужным- нехарактерно покладисто для представителя огненного клана согласился с девушкой Якоб, - Как и всегда, я оказался прав. – и замолчал. Потому что следующий ультимативный вопрос от Акиры заставил колдуна пожелать оказаться в другом месте, причем подальше от въедливой Лудэр. Или наоборот - достаточно близко, чтобы такие вопросы она не могла бы задать. Ближе чем сейчас. Вопросов, на которые он не знал ответы, Якоб очень не любил. Он отвел взгляд в сторону, дабы скрыть недостойное желание заткнуть собеседницу, столь доверчиво прижимавшуюся к нему.
Молчание непозволительно затягивалось, пироман и сам стал ощущать, как оно давит – надо было сказать хоть что-то, но он мог только возвести очи горе, сетуя на недогадливость некоторых. Задумчиво оторвавшись, наконец, от созерцания стены, Якоб опустил взгляд на лицо Акиры. Лицо его тут же исказила не улыбка, скорее усмешка, болезненно- жесткая, точно ее владелец этой гримасой иронично извинялся, не испытывая ни грамма раскаянья, за действия что последуют после. Ладонь чуть сжалась на затылке Акинши, мешая ей отвернуть лицо, и Якоб наконец прильнул к ее приоткрытым полным губам, с той наглой уверенностью, что на это он имеет полное право, властно, едва не царапая клыками кожу, ощущая совсем не тот голод, что был привычен.

Якоб чувствовал себя тонущим в этой женщине как в омуте – по собственной воле тянущимся за прикосновениями, неспособным утолить проснувшуюся жажду. Клыки оцарапали губы, окрасив рот заклинательницы в алый цвет, рука безжалостно сжала смоляно-черный шелк волос, и к себе он прижимал ее почти до хруста костей. На дне этого омута не было успокоения и освобождения, только тьма и ревущее бурей безумие, и дух Якоба подобно мысли Создателя метался над бездною, не находя себе приюта спокойствия.
Бешенство что было улеглось, сейчас разгорелось еще сильнее, сметая те барьеры что с таким трудом Асиман устанавливал меж своим разумом и бушующими эмоциями, порожденными огненной силой.
Само осознание того, что не ему, нет, принадлежали эти губы, не его ласкали эти руки, И на него Лудэр смотрела не чаще чем на других мужчин, душило мага гневным пламенем. Ревность. Он давно не ощущал этого чувства в его полной мере, считая себя освобожденным от привязанностей и избавленным от слабостей огненным посвящением. Похоже, пламя не сочло эти страсти лишними для Якоба – он был охвачен ими и с трудом удерживался оттого, что бы не разорвать Акиншу на части. Из любви, похожей на ненависть. Разве могло быть состояние наиболее близкое к самой сути магии Асиман, к ее безумию, к ее боли и страсти?
Не смотреть на ее лицо, не прикасаться к ней – все равно как пламени гореть без глотка воздуха – Якоб не хотел гореть, он желал вернуть себе холодный разум, но рядом с Акирой – сейчас, - это было почти невозможно. На лице колдуна застыло растерянное выражение, готовое вмиг перерасти в бешенство. Акиншу он отпустил, благо не отступая назад, неуверенно приложил пальцы к губам, стирая собственную кровь.
- Проклятье. – тихо, почти не слышно прорычал асиман, зло глядя куда-то в сторону от ведьмы, что с такой легкостью заставила его выйти из себя. Следуюшим движением, быстро, без раздумий, он отвернул женщину от себя, прижимая всем телом к стене, закрывая рукой глаза - Я не Артур, Акира. – почти касаясь губами аккуратного ушка. – Не перепутай нас.«Не обнимай меня только потому что рядом с тобой нет его.»
Угли в жаровне за спиной пиромана яростно затрещали, раскаляя воздух в комнате.
Как бы он не желал занять место Артура, как бы он не желал тела сирийки, как бы не был готов поддаться на уловки этой женщины, и чего уж там таить – свои собственные желания… Он не желал слышать с ее уст иного имени кроме своего, желал быть единственным, кто царит в ее мыслях. Он заслужил это право -  царствовать! Он, и никто кроме него!
Маг прикрыл глаза, зарываясь лицом в спутанные волосы, свободная рука легко легла на живот женщины, пальцы опустились ниже тесьмы рубашки, легко касаясь оголенной кожи.
- Может тебе все же лучше вернуться в комнату? – медленно, через силу спросил Якоб. О нет, это далеко не значит, что ему хватило бы выдержки ее отпустить. Но хотя бы спросить он мог, и почти не сбивая дыхание.

Якобу не хотелось чтобы Акинша видела его лицо, не хотелось терять ощущение власти которое дарило ему и, через ткань одежд, прижавшееся тело, и ресницы, щекочущие ладонь,и запах волос и кожи, переплетающийся с запахом крови и горячих углей. С недовольством ему все же пришлось отпрянуть от заклинательницы, теряя это чувство чужого тела, словно испугавшись столь метко пущенной догадки. Губы Якоба сжались, заставив еще сильнее бледнеть шрам; как всякий раз, когда он стремится удержать рвущиеся в гневе слова, глаза зло сверкнули, но выражение это смягчилось с первым прикосновением окровавленных пальцев к щеке.
Он целовал эту ладонь, собирая капли крови с полукруглых ранок, и принимал очередной поцелуй совсем непривычно легко, не опасаясь того, что следом придет боль или смерть, с веселой обреченностью.
В глазах, в смехе, в движениях Лудэр он видит не меньше безумия чем в себе самом; и Якоб, восхищенный, вторил ее смеху своим, наполненным непривычными почти урчащими нотами. Он потерял страх, глядя в ее глаза, не сомневаясь в том, что болезнь, поглощающая его сейчас - смертельна.
- Тогда иди ко мне. - шепнул Якоб на родном языке Лудэр.
Холодное дыхание на голой коже, пироман повел плечами, без сожаления избавляясь от бесповоротно испорченной рубашки. Не скрывая удовольствия, он предпочел следить за тем, как скользит вниз по телу сирийки алая ткань, оголяя сияющую гладкость кожи. Блики пламени и тени – пляшущий рисунок змеиной кожи. Глаза пироманта потемнели, на губах зазмеилась жестокая усмешка, когда он прижал прохладное тело к себе, к горячечно жаркой коже. Сладкая, как всякий запретный плод, ласка, острая и короткая боль – пронзившие кожу клыки, хриплый стон удовольствия. Невольного, оскорбительного, тем не менее заставлявшего запрокинуть голову, отмечая как уплывает чувство оттенков и цветов холодных стен, уступая место багрово-алой пляске вспышек в глазах – подступающего безумия, сжигающей дотла смеси ярости и наслаждения. Маг едва уловил показавшийся таким тихим треск повязки на ране, краем сознания отмечая, что сорвал ее сам.
Якоб поймал окровавленную ладонь девушки, прижимая пальцы к закрывшейся было ране на боку. Острая боль, тепло стекающей по коже крови, дрожь удовольствия, разум проясняющийся вслед за скребущими острыми осколками ощущений. Асиман хрипло выдохнул, чувствуя, как отступает огненная волна, изнутри жгущая веки, как возвращается желание мыслить, не отягощенное жаждой полыхать в той же мере и с той же силой, что сама огненная стихия.
С жесткой усмешкой, скривившей окровавленные губы, Сулат смотрел на Акиншу, прильнувшую к его шее. Рука, до того рассеянно поглаживавшая волосы, сжалась, дернулась, вынуждая отступить. « Хватит.»
Оторвав припухшие губы от своей шеи, асиман засмеялся – тихо, наполняя смех безумием и вожделением в равной мере. Он в свою очередь прижался губами к плечу Акиры, сначала нежно целуя, и, спустя миг, оставляя наливающийся кровью след зубов на безупречной коже. Следуя по безупречным изгибам тела – от капризно приподнятых плеч, к груди и темнеющим на бледной коже бутонам сосков, к животу, медленно опускаясь на колени. Взгляд снизу вверх, на нее – воплощение пламени, богиню и шайтана, взгляд дикий, восхищенный, пылающий. Руки скользнули вверх, сжимаясь на тонкой талии, предлагая спуститься вниз, в жаркие объятья огненного колдуна.

Изящный изгиб тела в руках, плавное движение, подобное змеиному или кошачьему – Акинша танцует в руках асимана на грани между неприступностью и лаской.
Она ни капли не напоминала сломленную скорбью незнакомку, что проснулась в его постели всего десяток минут назад. Якоб, чья фантазия была разбужена древним, как сам мир, танцем чувственного удовольствия, сравнил себя с огнем в объятьях которого Акинша воскресала из пепла. Или – здесь колдун едва сдержал ехидный смешок, - сбрасывала старую кожу и старую жизнь, подобно аспиду.
А ведь поэты Востока, восхищаясь красавицами своей родины, сравнивали их со змеями, что, конечно, куда больше подходило Лудэрам с их странной любовью к пресмыкающимся тварям. Разве что сравнивать огненного мага с мелкой беззащитной зверюшкой было бы весьма опрометчиво.
- Безумец. - Согласный шепот сродни шипению. Асиман не обольщался лаской, которую дарила ему женщина, ожидая когда тепло тела и удовольствие сменят боль и прохладный сквозняк у пола. Она играла, и ярость, которую питала чужая забава, приносила не меньшее удовольствие чем скользящие по телу губы, вырывая из горла тихий гортанный звук. Слишком жестокий для стона, слишком мягкий для яростного рычания. В этот миг Якоб не решил, но понял, что эта женщина - и то влияние что она способна на него оказывать - тайна не меньше чем этапы Великого Деяния. Якоб, разглядывая нависающую над ним красавицу, медленно стер кровь с собственной руки, разделив грудь венозно-алой линией. Этим цветом Акинша уже окрасила, как дорогой индийской хной, свои тонкие пальцы, свои безупречные губы. И теперь напоминала существо едва ли менее дикое чем сам асиман - в той же мере жестокое и властное. "Безумен? Я?"
- Не больше тебя, - усмехнулся колдун, чуть сжимая руки на бедрах Лудэр, прогибаясь всем телом в стремлении прижаться к ней.
Когда от поцелуя моего,
Помедлив, разомкнутся
Ее уста -
Я опьянен без хмеля. - Якоб шумно вздохнул, отворачивая голову и прикрывая глаза. Если для кого-то такой жест был подобен знамени покорности и смирения, то для огнепоклонника - просто еще один способ оттянуть момент, когда последний бастион разума откроет ворота безумию. Не смотреть, отвлечься, взять себя в руки - почти тщетно, Якоб оборачивается к Акинше - с бешенством и ликованием в заполненных жгучими искрами глазах. Он не ласкает ее в ответ, напротив, смотрит с выражением из странной смеси высокомерия и боли. - Прекрати. - На тонкой грани между мольбой и приказом.

То чего хотела добиться Акинша вполне ей удалось – внимание асимана безраздельно было приковано к ней. Якоб больше не хотел терпеть, сдерживаться или даже быть ласковым - оставалось либо взвыть и отшвырнуть Лудэр прочь, как ядовитую змею, либо сдаться на милость собственных животных инстинктов. Впрочем, ласковым Сулат разучился быть столетия назад, а желание обращаться с Леди Пенгерсвик как с ядовитой змеей порой окутывало его при каждой встрече... Сейчас оно лишь было чистым как эссенция, отражавшимся в глазам, движениях, дыхании. Якоб не знал чего хочет эта женщина, но невольно дал ей желаемое, обнажив наконец свои чувства.
«Ах ты дрянь.» - с причиняемой Лудэр ответной болью, - «Не останавливайся» - с тихим стоном, с дрожью удовольствия.
Сжимая в ладони запястья, Якоб подумал насколько они кажутся тонкими и хрупкими. Что-то, что с таким самоубийственной наглостью выманивала на свет Акинша, вкрадчиво нашептывало о том, с какой легкостью можно перемолоть эти кости… Вырвать отчаянный крик боли и ужаса, насладиться властью над чужой, древней кровью и жизнью. Владеть безраздельно! «Нет, не так.» - проколов клыками чужие губы, Асиман оторвался от Акиры позволяя ей в полной мере насладиться видом своего лица – искаженного жаждой и яростью. Для человеческих чувств там не осталось места, не осталось места и для красоты, которой алкали фэри, или нежности, пред которой склонились бы смертные. Хищным и жестоким был пироман, и даже вечная маска надменности и спокойствия спала, обнажив животную натуру, наполнив глаза звериной яростью и безумным блеском. Усмешка обнажившая клыки, довершила картину. Пальцы с едва проявившимися когтями сжались на запястьях заклинательницы. Сулат был возрожден  чудовищем, и Акире предлагалось это принять как должное.
Якоб оторвался от пола, к которому его с таким удовольствием прижимала женщина. Плавно и медленно вытянул руку вперед, заставляя Акиру завести руки за голову. Едва касаясь кожи, провел рукой по спине, обдавая колючим жаром собственной магии; резко рванувшись вперед, и нависнув над телом заклинательницы, прижал ее спиной к холодным камням пола.
Саркастично усмехаясь, огнепоклонник погладил распростершуюся под ним девушку, пародируя ее собственное движение несколько секунд назад.
- Как ты хороша. - Якоб засмеялся, слыша как собственный голос прерывается вместе с дыханием. Поразительно по-человечески, будто ему и не три сотни лет. Можно было сказать, что сейчас - эта ночь- первая ночь с женщиной, которая есть в воспоминаниях Сулата. Тело помнило движения, ласки; тело знало об опыте, но Якоб желая или нет, не мог бы вспомнить ни лиц, ни ощущений от той или тех, с кем делил ложе прежде - до обращения, до посвящения. До момента когда по сознанию ревущей волной прокатилось пламя, выжигая все прежнюю жизнь как пустой сор. Но свято место пусто не бывает: пустота воспоминаний теперь была заполнена немертвой сирийкой - и ее огнепоклонник не собирался забывать, также как и отпускать. Безумная наглость Акиры и ее храбрость, самоуверенность и жизнелюбие захватывали Сулата, как зачаровывает змею флейта заклинателя.
С тихим шорохом ткани обнажалась кожа, сжимавшая запястье рука разжала хватку, поглаживая кончиками пальцев запястья и предплечья. Свободная рука опустилась сперва на талию, а затем - на спину и поясницу, приподнимая их над полом и прижимая к оголенной коже колдуна. Губы касались ключиц, ямки в основании шеи, дразня, скользили по тонкой коже, отделявшей от острых клыков асимана биение пульса и взятую у него самого кровь. Он хочет царствовать окруженный ее восхищением и безумием. Руины  чужой личности ему впервые и вполовину не интересны так, как желанна одна - дышашая, живущая, яростная.  Сердце, что иной почитал бы мертвым, гремело так, что едва не заглушало шепот, которым Якоб перемежал свои поцелуи. С его губ лишь раз меж оскорблениями и пустыми скарбезностями сорвалось имя: мягко, нежно, тихим выдохом.
- Акира.

Якоб спал сном лишенным сновидений. Кошмары обходили его стороной, в чем, подчас было высшее благо для вампира, ведь едва ли человеческое сознание в силах было видеть то, с чем еженощно сталкивались не-мертвые умы.
Опасения вернулись, когда последние лучи солнца погасли на горизонте. Асиман, просыпаясь, чувствовал на себе тяжесть чужого тела, сладковато-терпкий запах кожи, щекочущее дыхание. Вопреки всем привычкам и инстинктам, это чужое, сытое тепло было необыкновенно приятным, и сон, который медленно отпускал Якоба был сладостнее прочих. Губы непроизвольно дрогнули в неуверенной улыбке - непривычной ее владельцу втой мере, как и легкое прикосновение чужих губ к шее, пробуждавшее в равной мере желание и чувство опасности. Слишком чужим и непривычным было это все, и Сулат впервые за всю жизнь задался вопросом – собственно, где он, с кем он и он ли это?
Якоб провел рукой по шее – конечно, ранок от укусов уже не было, как не было и царапин на спине, плечах, груди; оставалась лишь легкая тянущая боль в мышцах, как после долгой работы. «Работа. О, Пламя, что я вчера делал...» Асиман провел руками по лицу, смахивая остатки сна. Нет, с работой вчерашний вечер не имел ничего общего.
Вчерашний вечер - бесконечно приятный, стоит сказать, вечер, оставил после себя груду неисправимых последствий. Довольство мешалось с уязвленной гордостью, и с непривычным страхом. Страхом перед чем - здесь Якоб не мог ответить на свой же вопрос сам. Он боялся смеха этой женщины, боялся что теперь она вновь уйдет без оглядки, боялся стать лишь очередным мужчиной у ее ног, и безмерно презирал себя за все эти страхи. Вслед за страхом пробуждался гнев, и на сей раз, Якоб был уверен - он удержит себя в руках. Несмотря на влекущий изгиб тела, легкие отметины на спине. Едва заметные в неверном свете подернувшихся тонким слоем пепла огненных камней. Якоб подумал о том, что останься эти метки на более долгий срок, не затянись они магией... Они были бы знаком того что Акира принадлежит ему - душой и телом. Его собственность, его ... сокровище. Сулат резко выдохнул, пробуждаясь от наваждения.
Необычайно тяжелое покрывало, как оказалось было некогда балдахином. Теперь же он вместе с поломанным столбиком кровати и кучей щепок лежал на постели. Память отказывалась сообщать как именно это произошло. По-видимому Мнемозине не чуждо было сострадание.
Тело словно сдавил железный обруч - гнева, сожаления и растерянности. Говорить с Акиншей в таком состоянии Якоб был не способен, но и молчать больше не было сил и желания. Надо было сказать хоть что-то.
- Скважина с водой в соседней зале. - Это той, которую мы вчера разнесли. - Сулат с ужасом наблюдал проносящиеся перед глазами образы того как именно был наведен такой беспорядок. Гнев там был... Немного ни при чем. Совсем ни при чем.И ничем не выдать истинных чувств - маска, отброшенная прочь накануне, была возвращена на законное место.

Куда первым делом идет женщина? К зеркалу, конечно же. Благо есть на что полюбоваться - не признавать такое было бы глупо. Акира была хороша в любом виде, даже если бы решила облить себя горячей кровью... Где-то в особенно порочной части души Сулат признал, что так было бы даже аппетитнее.
Самому Асиману смотреть сейчас на свою постную рожу вообще не хотелось. Вчера он отдал много крови ради забавы и удовольствия - пустых дел, пустых эмоций, как он убеждал себя, и при этом вызвать у себя самого жалость по затраченному времени и силам не получалось. И тем более не было сил на пикировки - они все уходили на то что бы не дать губам расползтись в довольной ухмылке.
- Сгинь. - злобно откликнулся "милый Якоб", у которого от неразрешимых внутренних противоречий разболелась голова. Сейчас ему бы больше всего хотелось бы проснуться одному и с холодной головой разложить по составляющим и объяснить все до единого поступки прошлого вечера. Акинша, меж тем, такой возможности ему совсем не предоставляла. Вслушавшись в ее возмущенное рычание, Сулат узнал что его гостья оказалась излишне недовольна своим внешним видом и предъявила претензии к первому найденному виновнику. Оставалось лишь поражаться тому, сколь быстро возмущение лишило язвительную заклинательницу привычного красноречия. "Надо бы злить ее почаще..." - уголки губ, прежде серьезно сжатых, дрогнули, изгибаясь в едва сдерживаемой улыбке.
- Не могу обещать. Это было не специально.
Впрочем, едва ли извинения что-то значили. Тем паче - высказанные в столь высокомерной манере. Не сказать, что Якоб всерьез считал себя подарком какой либо женщине, но признавать за собой вину за то, на что сама Акинша и нарвалась было бы совсем унизительно. По счастью, с ним не стали спорить, и заклинательница, стремительная как кошка, отправилась на тет-а-тет с чистой водой.
Едва Лудэр оставила хозяина убежища в гордом, но оттого не менее двусмысленном, одиночестве, как он скептично окинул взглядом всю комнату. Сломанная кровать была лишь первой вехой, и воспоминания ясно говорили о том, что на уборку последствий вчерашнего бурного диалога придется потратить не один час. А возможно - не один день.
Стараясь не напороться на щепки, Якоб покинул все еще хранящее тепло ложе. И с некоторым подобием наивного изумления отметил, что это делает с неохотой, будто усыпанная щепками смятая постель, согретая чужим теплом, намного приятнее долгожданной возможности привести себя в порядок. Хотя бы смыв кровь, которой, отметил асиман, заворачиваясь в халат, на спине и боку оказалось предостаточно.
Он покинул спальню, невольно восстанавливая в памяти вчерашний путь туда. Непомерно, стоит сказать, долгий и приятный. От сладостных воспоминаний отвлекал лишь звук льющейся воды. Сулат невольно скользнул взглядом мимо разбросанных на полу книг и дорогих весов, порошком, мер... К фигуре, овеянной мерцанием капель воды на коже.
Горло пересохло от жажды, которая вовсе не родней была еженощному инстинкту охотника. Якоб нервно облизал губы, едва не распоров язык о заострившиеся клыки, и оступил в темноту коридора, тяжело приваливаясь спиной к косяку и старательно вглядываясь в кменную кладку стены - зрелище скучное и успокаивающее.

Поглощенный созерцанием стены, Якоб тем не менее прекрасно мог расслышать что именно творится в той комнате. Плеск воды, легкие шаги, треск ткани и перезвон пряжек, вновь столкнувшихся с полом; воображение довершало остальное - каменная кладка предстала полированным зеркалом.
Акира предстала перед Якобом в той же алой рубашке, которую колдун отдал ей прошлым вечером. И с косой, которую она перетягивала алой лентой: спустя всего лишь секунду пироман признал в ней кусок порванной вчера рубашки. Это зрелище было едва ли менее чувственным нежели некоторые из ласк. Якоб дернулся, прикрывая глаза от капель слетевших с пальцев Лудэр; ощутил мягкое прикосновение ее губ, за которым потянулся, так отчаянно желая продолжения.
Акинша отпрянула с усмешкой, которая, к счастью, подействовала на асимана не хуже холодной воды.
- Не стоит беспокойства, - спокойно ответил он, кривя губы в привычной высокомерной усмешке, - Я в силах справиться с этим сам. К тому же это моя лаборатория. - казалось что отказ чем-то расстроил Акиру. Это удивило Сулата. Что могло бы быть интересного этой кокетке, оставаться здесь, с ним, для столь приземленного занятия как уборка? Она боялась выйти на долгожданную свободу? Желала продлить его общество? Какой бы не была причина той тени расстройства, что мелькнула в глубине серых глаз, пироман ее не узнал. Акинша, к его огорчению, не стала упрашивать его. Она уходила, пред тем высказав достаточно сомнительный философский постулат. Сомнительный - но весьма приятный для самомнения огненного мага.
"В твоих устах эти слова могут значить слишком многое..." - Тогда я пожелаю тебе исцеления, - Якоб отвел глаза, справедливо опасаясь того, что теперь Акира научилась читать его куда.. глубже, -Избранным тобой путем.
Он проводил Акиру прочь от подземного каземата, по коридору, чья лестница поднималась в чулан дома и лавки аптекаря, в ночную черноту, как птицу из клетки.
Якоб вернулся в странно опустевшее убежище, обводя беспорядок тяжелым взглядом, безотчетно остановившемся на украшенном медью и камнями ларце.
Вместе с Акирой ушло и наваждение спокойствия, ощущение затишья перед бурей.
В свои права вступил мор. Похоже, что первые, тайные ростки болезни принесли сюда задолго до приезда Якоба - с зерном ли, с богатыми коврами, или же просто с наивными беженцами, отчаянно жаждущими найти прибежище от кары Господней. Но все это таилось, подобно плесени разрастаясь тайной в семьях торговцев и ремесленников Франкфурта. Молчание охватило дома и улицы - сперва скрывающее столь постыдную тайну, затем скорбное... И наконец, раздувшаяся как бубонный нарыв, она порвалась отчаянным плачем и надрывным кашлем больных.
Черная Смерть пришла в город, Черная Смерть вступила в свои права.
Издали города казались охваченными празднеством - сотни костров и огней, процессии с пылающими факелами, закутанные в странные одеяния...
Это было пиршество болезни, крыс и страха.
В первых кострах сгорали постели умерших, потом отчаявшиеся люди стали жечь их вещи, а многие - и просто все, что еще могло гореть, отчаянно надеясь отогнать заразу.
Асиман, которые вошли в аббатство вслед за чумой, скользили в этих облаках удушливого дыма, шаги их утопали в гуле набата. За несколько дней, среди докторов в птичьих масках и мортуусов чьи лица были укутаны грязными тряпками, колдуны побывали и в палатах мэра, отчаянно хрипящего молитвы Господу и в лачуге бедняка, где домочадцы отчаянно вжимались в стены, лишь бы не пересечь невидимой границы, что по их мнению окутывала больного.
Якоба уже мутило от запаха чеснока и шалфея, от мирры и ароматических трав, которыми обильно забивали курильницы и маски. Берега Майна, укрытые дымом и смрадом видели больше крыс, чем людей. Крысам неведом был страх перед чумой и мертвыми телами, что порой оставались на улицах.
"Народ мой урукский гибнет, мертвые лежат на площадях, мертвые плывут в водах Евфрата!" - Вспомнилась глиняная табличка из библиотеки в Та-Кемет, хранящая в себе все отчаянье старого мира. Якоб помнил писания о Юстиниановой чуме, о вспышках эпидемии в далеком варварском Киеве, в Польше, помнил о море в Сиене, где лежади возле домов десятки тел, но подобного тому, что творилось теперь не знал. Город за городом сдавались Черной Смерти, и спасения не было.
Порой язвы-бубоны не уродовали тела - люди лишь заходились кровавым кашлем и сгорали за две ночи. А случалось и что человек засыпал, лишь с тем чтобы больше не проснуться - казалось бы совершенно здоровым.
"Это действительно казнь рода человеческого" - мрачно думал Якоб, осматривая очередного больного. Тому хватило денег на доктора, и теперь запах смертного пота смешивался с вонью застарелой крови из взрезанных бубонов, старой патоки, вина и трав. Якоб, чей нос уже милосердно не улавливал всех оттенков запаха, мог лишь гадать что именно лекарь добавил в свою адскую смесь, были ли там змеиные потроха, или эскулап обошелся ядами растительного происхождения.
- Протянет не дольше нынешней ночи. Готовьте могилу. - бросил аббату Асиман, покидая келью с больным. Аббат, почитавший странных магов за неких бенедиктинцев, из долга пред Господом приглядывающих за обреченными, и зачарованный так, что даже ночь казалась ему светлым днем, подобострастно закивал. Хотя Якобу и не было интересно куда денутся трупы больных - материалов для исследований было, мягко говоря, с избытком, - не похороненные трупы представляли собой живой интерес для Кадаверциан. Хотя бы потому от них следует избавиться, хотя сейчас резко и раздраженно Асиман втолковывал смертному о трупах порождающих заразу. К тому же его раздражали снующие всюду крысы и удушливая вонь отходов, которую нес ветер с Майны. Возможно виной всему было удушливо-изобильное лето, породившее сдобные колосья и богатую еду наравне с паразитами.
Мысли, что лезли в головы огнепоклонников веселыми отнюдь не были - каждодневные бдения у постелей умирающих, эксперименты, чаще всего завершающиеся неудачей, недоедание - ведь на охоту было все меньше времени, и число здоровых людей с каждым днем уменьшалось. А на напарника, помощника в работе особо не сорвешься - мало того что любая вспышка злобы в такой атмосфере возможно приведет к драке меж соратниками, так еще и работе помешает, а Магистр не склонен был поощрять задержки.
Посему огнепоклонники были как один, вымученно-вежливы, голодны и усталы.
Якоб вернулся из аббатства едва ли не в середине ночи - когда отдал распоряжение насчет тел. Лавка доктора, учеником которого представлялся при визитах в вольный город Якоб, была тиха и пуста: немногочисленное семейство, если и не спало еще, то сидело тише воды, ниже травы. Не желавший лишаться последнего из источников здоровой крови: детей и жены врача, Якоб заставил их принять все возможные меры, чтобы пережить вспышку заразы. Вода в доме кипятилась на жаровне, простыни и тюфяки подбивались отпугивающими блох травами - запах шалфея и лаванды был весьма навязчив. С не терпящим возражений, приказным тоном, Якоб заставил до сверкающей чистоты выскрести весь домик. Крыс в нем не было, хотя бы потому, что совершенно нечем было поживиться. Якоб запретил иметь в домах не то что жировые плошки, но и свечной воск. Если кто из домочадцев и покидал дом, то лишь закутанный в пропитанную камфарой ткань, а всю еду тщательно пропаривали.
Усилия, по мнению Сулата, были не напрасны: до сих пор его подопечные отличались лишь бледностью и любовью к печени и красному вину. А единственными признаками нездоровья были легкие головокружения, что случались после недолгих бесед с немногословным учеником отца, живущим в темном чулане.
Якоб хозяйничал в лавке по ночам, напоминая боггарта - любой, по его мнению беспорядок, нещадно искоренялся. Единственной оказией что он доставил своему "учителю" был плотник, которого после общения с асиманом пришлось отпаивать красным вином и приводить в себя. Если не считать того недавнего случая, когда принес он деву, что вроде как попала под коляску, и наметанный глаз старика мигом признал, что белого света смуглой южанке уже не взвидеть.
Тем не менее аптекарь справедливо полагал что пользы от Якоба несравненно больше нежели вреда, и самолично убедил лепечущего краснодеревщика, что подземный ход в чулане - не больше чем лестница в подвал, что кровать стоящая там - просто поделка умелого родича, слишком большая для верхних комнат, и, наконец, что размолотить дерево, лишь сжав его, никто не может, а потому, несомненно, что дерево просто съели древоточцы. А потом незаметно добавил в грог для гостя предложенную Якобом сыворотку - и плотник тут же повеселел, напрочь забыв все свои подозрения.
К тому же, то ли в качестве некой платы, то ли из пародии на сострадание, таинственный постоялец изредка оставлял на рабочем месте врача тот или иной состав и его рецепт.
Снадобья всегда действовали, хотя по житейски мудрый эскулап предпочитал не афишировать свою удачливость. Станешь лечить слишком хорошо - мигом объявят колдуном.
Условие жизни же с настоящим колдуном - тем что жил в подвале, было неизменно простым: слушать и выполнять его требования, и стараться не спускаться вниз с наступлением заката. И никогда, никогда не заходить в чулан.
Так вот и вышло, что Акиру, стучащую в двери аптекарского дома впустить мог только Якоб. Возможно, если бы Лудэр припозднилась хоть на пару минут, асиман бы уже ушел обратно в убежище... Но по воле провидения, именно он, тщась отогнать усталость, растворил двери.
- Ты. -"Вернулась." Сил на изумление в голосе, не осталось, зато оно, пожалуй, все же проявилось во взгляде, обращенном на стоящую на пороге фигуру. Небо на востоке светлело, занимаясь зарей; Якоб, с неожиданной для него самого скоростью, втянул Акиншу в дом, захлопнув за ее спиной дверь. - Что случилось? - в миг, когда Якоб прижал заклинательницу к себе, он явственно ощутил тонкий запах гари, - Тебя все же признали ведьмой и попробовали сжечь на костре? - саркастично осведомился пироман, демонстративно склоняясь над Лудэр и втягивая носом воздух. В конце концов горьковатый запах гари был совсем не единственным ароматом здесь.